Кончилось. А жаль.
Я вздохнула, поправила шаль на плечах. Нужно брать с собой свитер. Или шерстяную кофту. Ажурная шаль и от холодного воздуха не спасает.
– Как дела? Что-нибудь продала?
Я подняла голову. Это был мой коллега Иван Сергеевич Тепляков. В просторечии – Ванек.
Мои картины, построенные в ровную шеренгу у парапета набережной, напоминали роту образцово-показательных солдат: начищенные, вылизанные, аккуратные.
– Потерь нет, – ответила я по-военному четко.
Ванек оттаял. Ничто так не радует ранимое сердце художника, как весть о чужих неудачах.
– Да, мать, не повезло. А я сегодня лубок продал. Ну, помнишь, то «лоскутное одеяло». Говорю тебе: кончай копировать классиков, – посоветовал Ванек. – Народ тяготеет к авангарду. Непонятно, но здорово. И объяснять ничего не нужно – любуйся цветовыми пятнами, пока не окосеешь.
– Вань, ты ведь знаешь, мне нравится классика.
– Догадываюсь, – усмехнулся он, окидывая мои копии презрительным взглядом. – Только главное, мать, не то, что тебе нравится, а то, что нравится народу. Если, конечно, хочешь заработать. А что касается копий… – Ванек пожал плечами. – Понятия не имею, какого хрена они тебе сдались? У тебя же дома на каждой стенке по оригиналу! И по какому!..
Черная зависть сверкнула в голубых Ванюшиных глазках.
– Кстати, не надумала продавать Айвазовского? Помнишь, я говорил, что у меня есть покупатель? Он готов добавить…
– Вань, вопрос закрыт, – оборвала я. – Картины не продаются.
– У тебя же еще много останется!
Я повторила, повысив голос, что вопрос закрыт.
Ванек вздохнул, черты его правильного лица омрачились. Интересно, какие комиссионные посулил ему покупатель? Судя по неподдельному огорчению коллеги, не хилые.
– Ну как хочешь, – недовольно сказал Ванек. – Сиди тут как пришпиленная. А могла бы продать пару нетленок и всю жизнь отдыхать на Гавайях.
– Мне климат там не подходит.
Ванек похлопал ресницами, не сводя с меня изумленных глаз, поежился под порывом холодного северного ветра и уточнил:
– А этот подходит?
– Этот подходит.
– Ну, мать, такой дуры, как ты, прости господи… – Однако тут же оборвал сам себя и сменил тон на приветливый: – А, Паша! Привет! Я тут говорю твоей жене, что климат на Гавайях в сто раз лучше, чем в Москве!
– Не знаю, не был, – коротко ответил мой муж. Наклонился с высоты своего двухметрового роста и чмокнул меня в щеку. Мужа я нежно люблю. Понимаю, что звучит почти неприлично, но что делать? Правда есть правда!
Немного оправдывает меня тот факт, что женаты мы всего полгода. Можно сказать, находимся в фазе седьмого медового месяца. Хотя знаю я Пашку давно. Еще со времен учебы в Суриковском училище.
– Я ненадолго, – сказал муж и покосился на Ваньку, который торчал возле нас и ловил каждое слово.
– Ванек, изыди, – сказала я.
Ванек обиделся, но послушался. Сунул руки в карманы и пошел вдоль набережной походкой независимого человека, заработавшего за день двести баксов. Как минимум.
– Есть успехи? – спросил муж.
– Не любит народ классику, – пожаловалась я. – Охладел. Почти до абсолютного нуля.
– Не все охладели, – утешил меня Пашка. – Мой подзащитный спит и видит, как бы украсить свою камеру твоим Левитаном.
– Который подзащитный? – уточнила я. – Нефтяник?
Как вы уже, наверное, догадались, мой муж по профессии адвокат. Причем адвокат грамотный и востребованный, специалист по налогам и корпоративному праву. Деньги он зарабатывает вполне приличные, а иначе… Иначе даже не знаю, на что бы мы жили. Я за прошедший август продала только одну копию. И то за смешную цену. Просила сто пятьдесят долларов, отдала за пятьдесят. Можно сказать, окупила стоимость рамы.
– Сколько предлагает? – поинтересовалась я.
– Сколько попросишь. А ты разве надумала расстаться со своей картинной галереей? – удивился Пашка.
Я засмеялась:
– Да нет! Это я так, из любопытства. Слушай, а зачем твоему клиенту Левитан? Ему же еще несколько месяцев дожидаться апелляции!
– В камере повесит, – ответил муж.
– В камере?! Зачем?! – опешила я.
– Ну, не знаю. У него там приличные люди бывают. Надо соответствовать.
В камере?.. Приличные люди?.. Разве визитерам позволено посещать камеры? Никогда не привыкну к реалиям нынешнего времени. Оно мне напоминает картину Малевича: может, и здорово, но непонятно. То ли дело социалистическое государство: все четко, ясно, помпезно. Как мишки в шишкинском лесу! Наверное, все дело в том, что лучшая часть моей жизни прошла под бодрые марши советских времен. Крушение Союза я до сих пор воспринимаю как гибель Атлантиды, а людей, которые этому факту радуются, считаю предателями.
Впрочем, возможно, что это психология неудачника. Я давно заметила, что люди, добившиеся успеха, охотно закрывают глаза на пороки современного общества. А люди вроде меня, оставшиеся за бортом, цепляются за воспоминания о прошлом, как за спасательный круг.
Впрочем, не будем спорить. История, которую я хочу рассказать, не имеет никакого отношения к политике. Так что расслабьтесь и устройтесь поудобнее.
– Малыш, я пришел попрощаться на месяц, – сказал муж. – Нужно смотаться в Нефтеюганск по делу нефтяника. Будь он неладен!
Я вздохнула, поправила узел галстука на безукоризненно отглаженной рубашке мужа.
– Ну, если нужно… А раньше освободиться не получится?
– Я постараюсь, – пообещал Пашка. – Не знаю, может, и получится. Но на всякий случай говорю крайний срок.
Я сунула руки в карманы и с тоской оглядела широкоплечую фигуру мужа. Когда я остаюсь одна, то ощущаю себя брошенной болонкой. Не привыкла быть одна. Совсем не привыкла. Когда ты единственная дочка у мамы и когда мама – оперная прима, говорить о самостоятельности не приходится. Надо мной всегда трясся целый штат нянек, домработниц и частных учителей. С самого раннего детства я шагу не могла сделать, не поставив в известность десяток взрослых. Вот и выросла из меня малахольная кисейная барышня, которую я сама терпеть не могу. Проклятое оранжерейное воспитание!